Архимандрит Андрей (Конанос). Я вернулся с Афона

Об­ре­сти се­бя
Я опять на не­сколь­ко дней уехал на Афон, чтобы не­мно­го очи­стить свой ум, успо­ко­ить­ся и вос­ста­но­вить ду­шев­ное рав­но­ве­сие. Я уехал от­дох­нуть, об­ре­сти се­бя и сно­ва при­кос­нуть­ся к мо­е­му Гос­по­ду. Те­перь я вер­нул­ся. И по­ду­мал, что се­го­дня не бу­ду го­во­рить на став­шие при­выч­ны­ми те­мы, а рас­ска­жу луч­ше что-то но­вень­кое: по­де­люсь све­жи­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми, све­жи­ми впе­чат­ле­ни­я­ми из этой не­дол­гой по­езд­ки – па­лом­ни­че­ства на Свя­тую Го­ру. Я рас­ска­жу о том, что ме­ня по­ра­зи­ло.

Как пре­крас­ны бы­ли эти дни без те­ле­фо­на, e-mailа, те­ле­ви­зо­ра, но­во­стей, ра­дио, жур­на­лов и га­зет, без все­го по­доб­но­го! Ум очи­ща­ет­ся. Мой ум очи­стил­ся все­го за не­сколь­ко дней. За не­сколь­ко дней успо­ко­и­лась моя ду­ша. Как пре­крас­на эта ре­а­би­ли­та­ция! Ты по­ни­ма­ешь, что здесь, в ми­ру, мы жи­вем не­нор­маль­ной жиз­нью. Толь­ко не за­ви­дуй мне, слы­ша всё это! А-то не­ко­то­рые го­во­рят: «У те­бя есть воз­мож­ность, по­то­му ты и едешь», – а уехать ведь не так-то про­сто (имея в ви­ду, что и мы бы хо­те­ли взять от­пуск, но не мо­жем оста­вить свои обя­зан­но­сти, лю­дей, ко­то­рые в нас нуж­да­ют­ся). Не­воз­мож­но ис­чез­нуть бес­след­но, жи­вя в этом ми­ре. И всё же вре­мен­ный от­дых не­об­хо­дим. У каж­до­го су­ще­ству­ет по­треб­ность в от­ды­хе, и на­до отыс­кать не­мно­го вре­ме­ни для не­го.

Тот, кто мо­жет, пус­кай от­пра­вит­ся на Свя­тую Го­ру, дру­гой – к се­бе на да­чу, вос­ста­но­вить­ся ду­шев­но, тре­тий в па­лом­ни­че­ство, и так уми­ро­тво­рить­ся. Сам Гос­подь, ко­гда Его уче­ни­ки вер­ну­лись из мис­си­о­нер­ско­го пу­те­ше­ствия, в ко­то­рое Он их по­сы­лал, ска­зал им: «При­ди­те вы са­ми… и по­чий­те ма­ло» (Мк. 6: 31). От­дох­ни­те не­мно­го. Че­ло­ве­ку ну­жен от­дых. От­ды­хая, ты по­ни­ма­ешь, на­сколь­ко про­ти­во­есте­ствен­ной ста­ла на­ша жизнь в го­ро­дах! Сколь не­здо­ро­вым сде­лал­ся наш ум! Мы те­ря­ем го­ло­ву от не­пре­рыв­но­го шква­ла но­во­стей, со­бы­тий, ин­фор­ма­ции и са­ми не от­да­ем се­бе в том от­че­та. Бо­лее то­го, мы ощу­ща­ем по­треб­ность в по­доб­ном безу­мии, и без не­го нам дис­ком­форт­но!

А я хо­чу те­бя спро­сить: ну что та­ко­го слу­чи­лось со мной за эти дни, ко­гда я во­об­ще не смот­рел те­ле­ви­зо­ра, не ви­дел но­во­стей и ни­че­го не знал о том, что про­ис­хо­дит? Не зная о том, что тво­рит­ся в ми­ре, я мо­лил­ся о ми­ре сло­ва­ми мо­лит­вы: «Гос­по­ди Иису­се Хри­сте, по­ми­луй мир Твой». Я не знал о по­след­них со­бы­ти­ях и их раз­ви­тии. А за­чем мне бы­ло знать все по­дроб­но­сти? Они и так из­вест­ны: про­бле­мы, еще раз про­бле­мы, вой­ны, эко­но­ми­че­ский кри­зис, труд­но­сти, бо­лез­ни, зем­ле­тря­се­ния, на­вод­не­ния. Раз­ве мы не в кур­се? Раз­ве не од­но и то же при­клю­ча­ет­ся по­сто­ян­но? Раз­ве не од­но и то же по­вто­ря­ет­ся изо дня в день, и мы узна­ем об этом, но ни­че­го не де­ла­ем? Ведь ты слы­шишь обо всем этом, а не мо­лишь­ся! Там я не слы­шал, не знал, не по­лу­чал но­во­стей че­рез мозг, но имел из­ве­ще­ние от Бо­га че­рез серд­це и мо­лил­ся об этих лю­дях, об этих си­ту­а­ци­ях и т.д. Здесь, в го­ро­де, мы слу­ша­ем но­во­сти, и они про­хо­дят, ед­ва ка­са­ясь на­ше­го серд­ца, на­ше­го ума. За­тем они ухо­дят, те­ря­ют­ся, а мы ре­аль­но за­бо­ле­ва­ем.

Жизнь, ко­то­рой мы жи­вем, про­ти­во­есте­ствен­на. Мы пьем не­на­сто­я­щую во­ду и ды­шим не­чи­стым, не­све­жим воз­ду­хом. На Афо­не же всё не­по­роч­но и пер­во­здан­но – там всё под­лин­ное, на­сто­я­щее и пре­крас­ное! Очи­ща­ют­ся лег­кие тво­е­го серд­ца и тво­ей гру­ди. Ты пьешь во­ду, она те­бя осве­жа­ет, и ты на­сы­ща­ешь­ся под­лин­но­стью ве­щей. Чи­стую во­ду, из жур­ча­щих ру­чей­ков, сте­ка­ю­щих с гор. А воз­дух!.. Ты вды­ха­ешь на­сто­я­щий кис­ло­род, ты вды­ха­ешь йод мо­ря! Ты гля­дишь на мо­ре, ши­ро­ко рас­крыв гла­за, и те­бя пе­ре­пол­ня­ет ра­дость! А в го­ро­де ты смот­ришь по сто­ро­нам, и твой взгляд на­ты­ка­ет­ся на мно­го­этаж­ные ко­роб­ки, на ко­лон­ны, на ас­фальт, на све­то­фо­ры. Здесь – бу­до­ра­жа­щие шу­мы. Там – без­бреж­ный по­кой! Ты слы­шишь пе­ние птиц, ты ви­дишь мо­на­хов, ко­то­рые ти­хо вы­пол­ня­ют свои ра­бо­ты, свои по­слу­ша­ния. Не­то­роп­ли­вый ритм жиз­ни… Всё про­ис­хо­дит не­спеш­но. При­хо­дит один ко­раб­лик в день, и ты се­бе го­во­ришь: «Пой­ду его встре­чу». Всё про­ис­хо­дит без вол­не­ния, без па­ни­ки, без спеш­ки. Как же это пре­крас­но! Как мне это нра­вит­ся! Те­перь, ко­гда я вер­нул­ся в го­род, я го­во­рю: «Как мне бы­ло хо­ро­шо там, с от­клю­чен­ным мо­биль­ным те­ле­фо­ном!» (Вот она, на­ша за­ви­си­мость от смс-со­об­ще­ний и звон­ков! Я ну­жен лю­дям, они нуж­ны мне, я дол­жен встре­тить то­го-то, уви­деть, не упу­стить!) Ка­кое же это осво­бож­де­ние! Ты вновь об­ре­та­ешь се­бя. Как это за­ме­ча­тель­но – сно­ва стать са­мим со­бой, та­ким, ка­ким те­бя со­здал Гос­подь! Ведь Он сра­зу по­ме­стил че­ло­ве­ка в спо­кой­ный ритм жиз­ни, на при­ро­ду.

Не ду­май, что я на­сла­ждал­ся всем этим бес­ко­неч­но дол­го. Я ска­зал: речь идет че­ты­рех-пя­ти днях. Это не так дол­го. Но так силь­но! Поль­за, ко­то­рую ты по­лу­чишь, остав­ля­ет глу­бо­кий след в тво­ем серд­це – след ти­ши­ны и по­коя. Как-то но­чью я вы­шел из ке­льи, на­прав­ля­ясь на служ­бу (на служ­бу мо­на­хи под­ни­ма­ют­ся в 3 ча­са), и по­смот­рел на не­бо. 3 ча­са но­чи! На Афо­не дру­гие лю­ди! Они пре­бы­ва­ют в мо­лит­ве! Я смот­рел на не­бо, усе­ян­ное звез­да­ми, див­ны­ми звез­да­ми, ко­то­рых из-за смо­га в го­ро­де не раз­гля­деть. И не проснуть­ся в го­ро­де в та­кую рань. Там у те­бя про­сто нет сти­му­ла так лег­ко под­ни­мать­ся на рас­све­те! А сти­мул – это групп­ка лю­дей, ко­то­рых ты ви­дишь: 40 от­цов (или 50–60, в за­ви­си­мо­сти от мо­на­сты­ря), все они вста­ют на служ­бу, и один увле­ка­ет за со­бой дру­го­го, один вдох­нов­ля­ет дру­го­го, один во­оду­шев­ля­ет дру­го­го, и то­гда ты го­во­ришь се­бе: «Я не один». Так и в ке­льях: там слы­шит­ся шум от по­кло­нов «кап-куп, кап-куп»… и кла­дут, и кла­дут по­кло­ны мо­на­хи, мо­лят­ся за весь мир, и ты спра­ши­ва­ешь се­бя: «А что же я, не­уже­ли я бу­ду без­дель­ни­чать?»

Здесь го­рит огонь мо­лит­вы! Здесь серд­ца лю­дей пы­ла­ют мо­лит­вой! От них вос­пла­ме­ня­ешь­ся и ты! Да­же бу­дучи лен­тя­ем или во­все бес­чув­ствен­ным и без­раз­лич­ным че­ло­ве­ком, ты встря­хи­ва­ешь­ся: «И я то­же бу­ду мо­лить­ся так, как мо­лят­ся все!» Это ли­ку­ю­щее тор­же­ство мо­ля­щих­ся бра­тий пе­ре­да­ет­ся и те­бе. Как чу­дес­но бы­ло по­се­щать те служ­бы в 3 ча­са утра! На них я ви­дел лю­дей, очень зна­чи­мых, очень свя­тых, лишь од­но вос­по­ми­на­ние о ко­то­рых сей­час да­ет мне си­лу. Толь­ко по­ду­маю о них – и мыс­лен­но кла­ду пе­ред ни­ми по­клон, ло­бы­заю их ру­ку и сто­пы и бла­го­да­рю за то, что они есть. И толь­ко за то, что ты есть, от­че, на Свя­той Го­ре, толь­ко за то, что ты есть, я хо­чу те­бя бла­го­да­рить. Ни­че­го не де­лай, от­че, кро­ме мо­лит­вы… Ты ни­ко­гда не бу­дешь стро­ить до­мов, хо­дить на ра­бо­ту, при­но­сит поль­зу, как при­ня­то го­во­рить, об­ще­ству. Но твой вклад на­столь­ко ве­лик, что, лишь по­ду­мав о те­бе, я сра­зу вос­кре­саю к жиз­ни, про­буж­да­юсь от спяч­ки, хо­чу ис­пра­вить­ся и что-то сде­лать!

На Афо­не я встре­тил од­но­го стар­чи­ка-по­движ­ни­ка. Мо­на­ха, ко­то­рый про­жил на Свя­той Го­ре 50 лет и ни­ко­гда не по­ки­дал ее. 50 лет он не хо­дил да­же в дру­гие мо­на­сты­ри. Ни на «па­ни­ги­ры» (пре­столь­ные празд­ни­ки. – А.Н.), ни на ли­тур­гии, ни на агрип­нии. Всё вре­мя он про­во­дит в сво­ем мо­на­сты­ре. 50 лет на од­ном ме­сте. На этом ме­сте он по­знал Бо­га и без­оста­но­воч­но тво­рит мо­лит­ву. Этот дар – не­пре­стан­но­го, не­из­мен­но­го по­ми­но­ве­ния име­ни Иису­са Хри­ста – дал ему Гос­подь. И он про­из­но­сит сло­ва мо­лит­вы: «Гос­по­ди Иису­се Хри­сте, по­ми­луй мя» – по­сто­ян­но, ден­но и нощ­но. На этом ме­сте он по­знал мир, то есть Бо­га, и в Бо­ге об­рел мир. Без то­го, что­бы ид­ти в не­го (в дру­гие мо­на­сты­ри). Мир он име­ет в сво­ем серд­це. Ему не нуж­но ни­ку­да для это­го ухо­дить со сво­е­го ме­ста. На­обо­рот, лю­ди при­хо­дят к не­му, что­бы его уви­деть (в пря­мом смыс­ле сло­ва «уви­деть»). Он не го­во­рит, не всту­па­ет в раз­го­во­ры, очень ред­ко про­ро­нит сло­во. И обыч­но укло­ня­ет­ся, из­бе­га­ет го­во­рить о сво­ем опы­те. Од­на­жды он рас­ска­зал мне, как его от­пра­ви­ли в Фес­са­ло­ни­ки (ка­жет­ся, по­то­му, что он упал в об­мо­рок на кли­ро­се). От­пра­ви­ли без его соб­ствен­но­го же­ла­ния. «По­то­му я и по­ехал, – ска­зал он, – что ме­ня вы­ста­ви­ли. Сам же я и не вы­ез­жал и ни­ко­гда да­же не по­мыш­лял вы­ехать со Свя­той Го­ры».

Он про­сил ме­ня мо­лить­ся о нем: «Раз ты, – го­во­рит, – ба­тюш­ка, а я про­стой мо­нах, по­мо­лись обо мне, что­бы в дру­гой раз, ко­гда ты при­дешь, ме­ня уже не бы­ло в этом ми­ре. Я хо­тел бы уже уй­ти». Так и ска­зал: «По­мо­лись, что­бы в дру­гой раз, ко­гда ты при­дешь, ме­ня уже не бы­ло на зем­ле, но что­бы мне быть ря­дом со Хри­стом». Он го­во­рил это и был счаст­лив. Он го­во­рил это с ра­до­стью (а не жа­лоб­но и не пе­чаль­но), с жаж­дой под­лин­ной Жиз­ни, ко­то­рая есть Хри­стос!

– Ну что ты, – го­во­рю я ему.

– От­че, – от­ве­тил он, – я дей­стви­тель­но про­шу те­бя об этом, а не про­сто так го­во­рю, мол, «по­мо­лись». Смот­ри, ну сколь­ко лет мы про­жи­вем? И в чем цель на­шей жиз­ни? Раз­ве не в том, что­бы при­бли­зить­ся ко Хри­сту? Я люб­лю Его и бе­се­дую с Ним це­лый день. Я хо­чу встре­тить Его, и это бу­дет для ме­ня са­мым боль­шим сча­стьем. Вот те­перь, ко­гда я уй­ду в мою ке­лью, мо­жет, Он возь­мет ме­ня от­сю­да? Ведь луч­ше­го и быть не мо­жет, как уй­ти ко Хри­сту, Ко­то­ро­го ты лю­бишь.

Мы, осталь­ные, ухо­дить из этой жиз­ни не хо­тим, по­то­му что не лю­бим Хри­ста и нам при­ят­на жизнь. Нам нра­вят­ся те­ле­ви­зи­он­ные ка­на­лы, се­ри­а­лы, шоу, про­гул­ки, еда. Эта жизнь нас за­ча­ро­ва­ла, по­хи­ти­ла. Нас уло­вил в свои се­ти мир, и мы пу­сти­ли в не­го свои кор­ни. А тот стар­чик не пу­стил кор­ней в эту жизнь. Он, жи­вя здесь, жи­вет в дру­гой ре­аль­но­сти. Его серд­це обос­но­ва­лось в раю. Вот что за че­ло­век!

Он го­во­рил мне:

– Ска­жи об этом в ми­ру, во вре­мя сво­их про­по­ве­дей и бе­сед ска­жи об этом лю­дям, что­бы они мо­ли­лись, что­бы по­вто­ря­ли сло­ва Иису­со­вой мо­лит­вы. И сам по­вто­ряй: «Гос­по­ди Иису­се Хри­сте, по­ми­луй мя». Пус­кай все мо­лят­ся этой мо­лит­вой. По­че­му они это­го не де­ла­ют? Ведь и в ми­ру они мо­гут про­сить Хри­ста, на­зы­вать Его по Име­ни, при­зы­вать Его бла­го­дать!

– Эх, – го­во­рю я ему, – от­че мой, так мне сей­час груст­но уез­жать от вас. Как мне здесь бы­ло хо­ро­шо.

– Нет, не го­во­ри так. Ку­да бы ты ни по­шел, Хри­стос по­всю­ду. Я ска­жу те­бе, как быть. По­слу­шай! Ты при­е­дешь до­мой, опу­стишь жа­лю­зи и по­чув­ству­ешь, что ты здесь. И де­лай то, что ты де­лал здесь. Что ты де­лал здесь? Мо­лил­ся. Мо­лись и там. Ты мо­жешь! По­стил­ся? По­стись и там. Участ­во­вал в агрип­ни­ях? Слу­жи и у се­бя до­ма крат­ко агрип­нию. И там мож­но. Чи­тал ду­хов­ную ли­те­ра­ту­ру? Чи­тай и в ми­ру. Опу­сти жа­лю­зи и не ду­май, что ты сей­час у се­бя до­ма, в Афи­нах. А ду­май, что ты сно­ва здесь, на Афо­не, и всё, что ты де­лал здесь, де­лай и там. И так твой дом ста­нет Свя­той Го­рой. По­то­му что име­ет зна­че­ние не ме­сто жиз­ни, но об­раз жиз­ни.

За­ме­ча­тель­но ска­за­но, не прав­да ли? «Опу­сти жа­лю­зи и де­лай то, что ты де­лал и здесь». Это не труд­но, это лег­ко! Вот ес­ли я сей­час мыс­лен­но пред­став­лю, что я там, на Свя­той Го­ре, то что бы я де­лал там? Там я не был бы в со­сто­я­нии стрес­са. Пре­крас­но. Зна­чит, и здесь, до­ма, я не ста­ну пе­ре­на­пря­гать­ся чрез­мер­но. Это нечто та­кое, что под­да­ет­ся са­мо­кон­тро­лю. Там я не со­вер­шал бы нер­воз­ных и по­спеш­ных по­ступ­ков, зна­чит, и здесь я мо­гу их не со­вер­шать. Там я не го­во­рил бы це­лый день по те­ле­фо­ну – здесь то­же я мо­гу это­го не де­лать. Я мо­гу от­ло­жить те­ле­фон в сто­ро­ну и ска­зать се­бе: не­сколь­ко ча­сов или не­сколь­ко дней я не ста­ну раз­го­ва­ри­вать и по­бу­ду в ти­ши­не. Я в со­сто­я­нии это сде­лать. При­леп­лять­ся не­хо­ро­шо. Мож­но при­леп­лять­ся ко Хри­сту, к свя­тым, но не к тем или иным ме­стам, по­то­му что это как ес­ли бы мы го­во­ри­ли Хри­сту: «Гос­по­ди, здесь Те­бя нет, Гос­по­ди, Ты ме­ня оби­жа­ешь. Твое от­но­ше­ние ко мне, Твой Про­мысл, Твоя за­бо­та о ми­ре – в них нет спра­вед­ли­во­сти». Нет: Хри­стос вез­де! Его лю­бовь по­всю­ду – и там, где я есть, я мно­гое мо­гу сде­лать для Хри­ста…

Ухо­ди в мо­на­стырь смо­ло­ду

По­сле это­го я по­бы­вал еще в од­ном мо­на­сты­ре, и там встре­тил юно­шу 18 лет. Он окон­чил шко­лу и был «пред­по­слуш­ни­ком», то есть по­слуш­ни­ком в том смыс­ле, что хо­тел ис­пы­тать се­бя: вы­дер­жит ли он жизнь на Свя­той Го­ре.

Я спро­сил его:

– Что ты здесь де­ла­ешь?

Он от­ве­тил:

– Я по­слуш­ник. Я при­шел се­бя ис­пы­тать и что­бы ме­ня ис­пы­та­ли (по­то­му что по­ня­тие «по­слуш­ник», «ис­ку­шен­ник» имен­но это и озна­ча­ет: то­го, кто ис­пы­ты­ва­ет се­бя, по­нра­вит­ся ли ему та­кая жизнь, но од­но­вре­мен­но и по­нра­вит­ся ли он им, тем, кто его ис­пы­ты­ва­ет).

То есть и ты сам смот­ришь, смо­жешь ли остать­ся в мо­на­сты­ре, но и дру­гие то­же смот­рят на те­бя, смо­гут ли они те­бя там оста­вить. В этом слу­чае еще ни­че­го не опре­де­ле­но. Ты при­хо­дишь, про­хо­дишь ис­пы­та­ние, не свя­зы­вая се­бя ни­ка­ки­ми обя­за­тель­ства­ми, и ни­кто те­бя ни к че­му не при­нуж­да­ет. За­тем ты, ес­ли хо­чешь, ухо­дишь, ес­ли хо­чешь, оста­ешь­ся. Это ста­дия пред­под­го­тов­ки и ис­ку­са.

Кто-то сей­час, слу­шая ме­ня, го­во­рит:

– Ну раз­ве так мож­но? 18-лет­ний ре­бе­нок! Это не­при­ем­ле­мо! Это лег­ко­мыс­лие! Его ре­ше­ния еще не­зре­лы.

А я от­ве­чу:

– По­стой, про­сти ме­ня. Моя мать вы­шла за­муж в 19 лет. Раз­ве ее по­сту­пок был не­зре­лым? Моя мать ме­ня про­из­ве­ла на свет, и ты при­хо­дишь и го­во­ришь: «Дай Бог здо­ро­вье тво­ей ма­те­ри за то, что она ро­ди­ла ба­тюш­ку». Вот он, «не­зре­лый» по­сту­пок, ко­то­рый со­вер­ши­ла моя мать, то есть то, что ты на­зы­ва­ешь не­зре­ло­стью, по­спеш­но­стью…

– А, – ска­жет он, – ее ре­ше­ние не­зре­лым не бы­ло.

Так я не по­нял: а ее ре­ше­ние (в том же воз­расте) по­че­му не бы­ло не­зре­лым?

Я знаю очень мно­гие па­ры, ко­то­рые ра­но по­же­ни­лись, а по­сле рас­ка­и­ва­лись в этом, не зна­ли, что им де­лать. Про­сто в на­шей жиз­ни бы­ва­ют мгно­ве­ния во­оду­шев­ле­ния, ко­гда мы при­ни­ма­ем ре­ше­ния. При этом боль­шин­ство из нас, ко­гда мы ви­дим, что кто-то ра­но же­нит­ся, ни­че­го не го­во­рит (по­то­му что так де­ла­ют все). Мы не се­ту­ем: «Ах, как ра­но он же­нил­ся». Ко­гда же кто-то с ран­них лет же­ла­ет по­свя­тить се­бя Бо­гу, тут нас слов­но что-то за­де­ва­ет. Я (ска­зать вам прав­ду?) вот сколь­ко лет уже ви­жу вы­пуск­ни­ков шко­лы, а впер­вые встре­тил юно­шу, ко­то­рый 18-лет­ним при­шел на Свя­тую Го­ру (та­кой мо­ло­дой!). Дру­гих не встре­чал. За столь­ко лет это пер­вый при­мер. Это ис­клю­че­ние. И бо­лее то­го – пре­крас­ное ис­клю­че­ние, бла­го­сло­вен­ное. Ис­клю­че­ние, ко­то­рое по­ка­зы­ва­ет, что Бог вдох­нов­ля­ет и се­го­дня ду­ши и вкла­ды­ва­ет в серд­ца мо­ло­дых лю­дей же­ла­ние го­ря­чо воз­лю­бить Хри­ста.

Не­уже­ли же это пло­хо? По­че­му это так силь­но те­бя сму­ща­ет? Я хо­чу те­бя спро­сить: а ты раз­ве серд­це­ве­дец? И зна­ешь серд­це каж­до­го че­ло­ве­ка: этот лег­ко­мыс­лен­ный, тот не­зре­лый?.. По­го­ди-ка: отец Пор­фи­рий в 12 лет от­пра­вил­ся на Свя­тую Го­ру, и се­го­дня все чи­та­ют его кни­ги, слу­ша­ют его жи­тие, и уми­ля­ют­ся, и рас­ка­и­ва­ют­ся, и ви­дят чу­де­са, со­тво­рен­ные этим че­ло­ве­ком, ко­то­рый с 12 лет (не с 18, а с 12!) ушел на Свя­тую Го­ру. И в еще бо­лее юном воз­расте со­вер­шал ду­хов­ные по­дви­ги. Ты ска­жешь: «Да, но это ис­клю­че­ние». Хо­ро­шо. Но кто те­бе ска­зал, что этот юно­ша не ста­нет ис­клю­че­ни­ем? Ты, ко­то­рый то­ро­пишь­ся и при­зна­ёшь, что не яв­ля­ешь­ся серд­це­вед­цем, не мо­жешь ве­дать то­го, что толь­ко Бог мо­жет, – знать тай­ны каж­до­го че­ло­ве­ка.

«Или смо­ло­ду же­нись, или смо­ло­ду стре­гись». Ко­гда же кто-то де­ла­ет вто­рое и смо­ло­ду ре­ша­ет стать мо­на­хом, то про­ис­хо­дит це­лая ре­во­лю­ция. На­сто­я­щий пе­ре­во­рот! Но я убе­дил­ся на сво­ей жиз­ни, что всё это в ру­ках Бо­жи­их. И ес­ли что-то долж­но про­изой­ти от Бо­га, оно про­изой­дет. А ес­ли оно не от Бо­га, то мир рух­нет, но не про­изой­дет! То есть да­же ес­ли кто-то хо­чет стать мо­на­хом, это­го не слу­чит­ся, ес­ли на то нет во­ли Бо­жи­ей. Что-то про­изой­дет, по­ме­ша­ет ка­кое-то пре­пят­ствие…

И се­го­дня у Бо­га есть мно­гие, кто име­ет тя­гу по­свя­тить се­бя Ему. Но эту на­клон­ность в на­ше вре­мя ни­кто не воз­де­лы­ва­ет, не при­хо­дит вдох­но­вить мо­ло­дых лю­дей на то, что­бы они по­свя­ща­ли се­бя Бо­гу. А как на са­мом де­ле пре­крас­но то, что мы так лег­ко осуж­да­ем: что­бы су­ще­ство­ва­ли лю­ди, ко­то­рые ста­нут мо­лить­ся за весь мир и пе­ре­жи­вать опыт стар­ца Пар­фе­ния Рус­ско­го. Этот свя­той по­движ­ник од­на­жды ска­зал Бо­го­ро­ди­це: «Ма­терь Бо­жия, что это зна­чит? То, что я стал мо­на­хом? Ка­кой в этом смысл? По­ве­дай мне сию тай­ну!» И Бо­го­ро­ди­ца от­ве­ти­ла ему: «Зна­ешь, что зна­чит то, что ты стал мо­на­хом? Это зна­чит, что ты дол­жен по­свя­тить се­бя мо­лит­ве за весь мир». По­свя­тить се­бя мо­лит­ве за весь мир! Стать при­но­ше­ни­ем за всё че­ло­ве­че­ство. Что­бы я не му­чил­ся бес­сон­ни­цей (в ми­ру), а от­цы на Свя­той Го­ре бодр­ство­ва­ли бы и мо­ли­лись, от­да­вая мне свой сон. И ко­гда я ле­жу в боль­ни­це, гре­шу, рас­пут­ни­чаю, ни­ще­брод­ни­чаю, бед­ствую, пе­ре­жи­ваю раз­вод или стра­даю от той или иной бо­лез­ни, что­бы они мо­ли­лись за ме­ня. Ну не­уже­ли это так, по-тво­е­му, пло­хо, что­бы лю­ди по­свя­ща­ли се­бя Бо­гу?

Не скрою, ме­ня рас­тро­гал тот юно­ша, ко­то­ро­го я встре­тил. И он ведь не один. Есть мно­гие, же­ла­ю­щие уй­ти в мо­на­стырь и по­свя­тить се­бя Бо­гу. Но этот ушел, лишь окон­чив шко­лу. Ушел, что­бы ис­пы­тать се­бя, смо­жет ли он остать­ся. И я не знаю, что он ре­шит в кон­це кон­цов. Не это глав­ное. По­то­му что я ска­зал уже это то­му, кто ме­ня спро­сил:

– По­слу­шай-ка, ведь тот, кто ухо­дит из ми­ра, что­бы стать мо­на­хом, прой­дя ис­кус, мо­жет че­рез не­ко­то­рое вре­мя рас­ка­ять­ся и по­ки­нуть мо­на­стырь. Раз­ве это не бу­дет про­ва­лом в его жиз­ни?

– От­нюдь. Я не счи­таю это про­ва­лом. Я счи­таю это бла­го­сло­ве­ни­ем Бо­жи­им. Ка­ким? А та­ким, что он в те­че­ние че­ты­рех, пя­ти ме­ся­цев, сколь­ко вы­дер­жал, оста­вал­ся в мо­на­сты­ре, имея в сво­ем серд­це свя­щен­ное же­ла­ние. И пус­кай он его не осу­ще­ствил. Я все­гда бу­ду пом­нить, что этот че­ло­век жаж­дал при­бли­зить­ся к вер­ши­не, вы­со­ко взой­ти на нее. Он по­ста­вил пе­ред со­бой свя­тую, бла­го­сло­вен­ную цель. Он по­ста­вил пе­ред со­бой цель бо­же­ствен­ную. Раз­ве это пло­хо? Пусть да­же… но он по­пы­тал­ся! Он уви­дел свою ме­ру вы­нос­ли­во­сти, по­нял, что для та­кой вы­со­ты ее не­до­ста­ет, и сми­рен­но ска­зал: «Не мо­гу, я ухо­жу!» Ни­че­го страш­но­го! Мо­ло­дец, что ты хо­тел, мо­ло­дец, что ты стре­мил­ся!

Дру­гие стре­мят­ся к ве­щам су­ет­ным. Один це­лью сво­ей жиз­ни ста­вит ку­пить ав­то­мо­биль та­кой-то мар­ки и для это­го на­ко­пить де­нег. И это цель жиз­ни?! И это то, что на­пол­ня­ет смыс­лом его жизнь?! Ужас­но! И всё же че­ло­век этим жи­вет. И ни­кто не вос­при­ни­ма­ет его не­се­рьез­но. Ни­кто не дерз­нет ему ни­че­го ска­зать, по­то­му что вы схлест­не­тесь и про­сто рассо­ри­тесь. Дру­гой це­лью жиз­ни по­ла­га­ет по­ехать на Олим­пий­ские иг­ры. И это цель жиз­ни?! Ну, хо­ро­шо, я его не осуж­даю, но раз­ве он де­ла­ет в не­ко­то­ром смыс­ле не то же са­мое, что и тот дру­гой, цель ко­то­ро­го воз­лю­бить Хри­ста и по­свя­тить Ему се­бя всей ду­шой?

Хо­ро­ший урок пре­под­нес мне тот юно­ша: в 3 ча­са утра он вста­ет, идет чи­тать по­лу­нощ­ни­цу, жи­вет в по­слу­ша­нии, са­мо­по­жерт­во­ва­нии, слу­жит лю­дям, ра­бо­та­ет, по­мо­га­ет. Он уха­жи­вал за на­ми, по­да­вал нам еду. А кро­ме то­го, он знал ме­ня и го­во­рит: «От­че, оста­лось слад­кое. Я при­бе­рег его для те­бя. Я так рад, что ты при­е­хал». Это чу­дес­но!

Пре­крас­ные ве­щи про­ис­хо­дят в Церк­ви. Не­ве­до­мые мно­гим, не­ве­до­мые СМИ. И ни­ко­гда о них не рас­ска­жет те­ле­ви­де­ние! Ни­ко­гда оно не по­ве­да­ет нам о том, что еще не всё про­па­ло и что есть на све­те мо­ло­дежь, ко­то­рая же­ла­ет в сво­ей жиз­ни пре­крас­но­го.

Пла­ны и План

Там, в мо­на­сты­ре, я встре­тил еще од­но­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый рас­ска­зал мне свою ис­то­рию, за­дев­шую ме­ня за жи­вое. Он со сми­ре­ни­ем по­ве­дал мне о сво­ей жиз­ни (я знал его рань­ше) и ска­зал:

– Я был мис­си­о­не­ром (я не пом­ню, где: в За­и­ре в Аф­ри­ке или где-то еще). И вот, ко­гда я был в мис­сии, мне со­об­щи­ли из мо­на­сты­ря, что на­до воз­вра­щать­ся. За­чем? – Я был ну­жен в мо­на­сты­ре. А я очень лю­бил мис­си­о­нер­ство. Мне очень нра­ви­лось мое де­ло. Но мы, мо­на­хи, жи­вем в по­слу­ша­нии. В по­слу­ша­нии у сво­е­го ду­хов­но­го от­ца. Мы не име­ем сво­их прав, что­бы ска­зать: «Я хо­чу то-то, или тре­бую, или бу­ду до­би­вать­ся, или лезть из ко­жи вон». То есть та­кое рве­ние есть страст­ное при­леп­ле­ние: я силь­но это­го хо­чу и не мо­гу с этим рас­стать­ся. Вот что зна­чит та­кое рве­ние: не мо­гу без че­го-то. У нас та­ко­го нет, мы всё мо­жем оста­вить, ес­ли нас об этом по­про­сят. Я не скрою, от­че, мне очень нра­ви­лась мис­сия: ви­деть, как лю­ди те­бя слу­ша­ют с ши­ро­ко от­кры­ты­ми гла­за­ми, ра­зи­нув рот, как они впи­ты­ва­ют сло­ва Хри­ста, как лю­ди кре­стят­ся от ма­ла до ве­ли­ка, сжи­га­ют кни­ги о ма­гии. На тво­их гла­зах там про­ис­хо­дят чу­де­са Хри­ста. Ты ви­дишь жаж­ду лю­дей, свер­ше­ние еван­гель­ско­го сло­ва на их ду­шах. И ра­ду­ет­ся твое серд­це. Ты ра­ду­ешь­ся, что слу­жишь сла­ве Хри­сто­вой, что лю­ди лю­бят те­бя и ты лю­бишь их, что ты при­вя­зан к ним, по­то­му что там ты да­же ку­ша­ешь с ни­ми вме­сте. И вдруг! Из мо­на­сты­ря здесь, в Гре­ции, те­бе го­во­рят, что ты дол­жен вер­нуть­ся на­зад (!..) Я все оста­вил и уехал.

Я спро­сил:

– А ко­гда вы сно­ва еде­те в мис­сию?

Он от­ве­тил:

– Я боль­ше не по­еду. Мне ска­за­ли, что ту­да воз­вра­щать­ся по не­ко­то­рым су­ще­ству­ю­щим на то при­чи­нам не нуж­но.

Он рас­ска­зы­вал мне об этом, а ли­цо его…

– От­че, не огор­чай­тесь!

– Я не огор­ча­юсь, я про­сто го­во­рю.

Я был взвол­но­ван. А он нет: спо­ко­ен и рас­су­ди­те­лен. Я пред­ста­вил на его ме­сте се­бя: ес­ли бы со мной по­сту­пи­ли так же, я бы страш­но рас­стро­ил­ся. Из-за че­го? Из-за то­го, что сло­ма­ли мою меч­ту, раз­ру­ши­ли мои пла­ны. И по­том (те, кто раз­ру­ши­ли мои пла­ны) мне го­во­рят: «Че­го ты хо­чешь – вот это? Нет! Ты бу­дешь де­лать вон то». И каж­дый мо­нах от­ве­ча­ет: «Лад­но, у ме­ня сво­их пла­нов нет». – «Но раз­ве там те­бе не нра­ви­лось?» – «Нра­ви­лось, но те­перь мне по­нра­вит­ся на том но­вом ме­сте, ку­да ме­ня по­ста­вят».

Ко­гда я вер­нул­ся со Свя­той Го­ры, мне по­зво­ни­ла од­на жен­щи­на и ста­ла рас­ска­зы­вать, как они с му­жем ссо­рят­ся из-за то­го, что один не мо­жет пой­ти на­встре­чу дру­го­му и от­ме­нить свои пла­ны ра­ди дру­го­го. Каж­дый из них хо­тел по­сту­пать по-сво­е­му. Ну раз­ве это не страш­но?

То, что пе­ре­жи­ва­ют мо­на­хи как каж­до­днев­ное упраж­не­ние, по­двиг и ре­аль­ную дей­стви­тель­ность (боль­шин­ство ис­пы­та­ли это на сво­ем опы­те), – это ни­че­го не тре­бо­вать для се­бя. Ты бу­дешь свя­щен­ни­ком. Бу­ду. Ты не бу­дешь свя­щен­ни­ком. Не бу­ду. Ты пой­дешь и бу­дешь, ска­жем, ло­вить ры­бу для мо­на­сты­ря, а по­том не­сти по­слу­ша­ние в биб­лио­те­ке. Да, мне нра­вят­ся рыб­ки. Мне нра­вит­ся мо­ре, его пу­чи­на. Мне нра­вят­ся удоч­ки. Мне всё нра­вит­ся. Пре­крас­но, и пус­кай те­бе нра­вит­ся всё! Это сми­ре­ние, эта го­тов­ность к из­ме­не­ни­ям раз­мяг­чит твою ду­шу, ты смо­жешь лег­ко к ним при­но­рав­ли­вать­ся, не бу­дешь та­ким твер­до­ло­бым и тре­бо­ва­тель­ным. Ес­ли бы это (по­слу­ша­ние) бы­ло и у нас в го­ро­дах, то су­пру­же­ские па­ры бы­ли бы очень счаст­ли­вы­ми, а се­мьи ра­дост­ны­ми. Лю­ди усту­па­ли бы один дру­го­му.

От­каз это­го мо­на­ха от сво­е­го же­ла­ния стал мне доб­рым уро­ком.

Я ска­зал ему:

– От­че, я хо­чу, что­бы ты знал: твоя мис­сия про­дол­жа­ет­ся… те­перь на дру­гом уже уров­не! Твой по­сту­пок уви­де­ли и от­цы в мо­на­сты­ре (они же осве­дом­ле­ны, чем ты за­ни­мал­ся), и дру­гие лю­ди, и в мис­сии то­же об этом узна­ют: ты вер­нул­ся не по­то­му, что имел к ко­му-ли­бо не­при­язнь, или с кем-то по­ссо­рил­ся, или не хо­тел про­дол­жать, а по­то­му, что бо­лее все­го же­ла­ешь ис­пол­нять во­лю Бо­жию, яв­лен­ную че­рез тво­е­го ду­хов­но­го от­ца. Это ве­ли­кое слу­же­ние! Ты и ме­ня сей­час ка­те­хи­зи­ру­ешь, и по от­но­ше­нию ко мне ты со­вер­ша­ешь мис­си­о­нер­ское слу­же­ние. По­ки­нув мис­сию в Аф­ри­ке, ты оста­ешь­ся мис­си­о­не­ром. По­то­му что ты мол­чишь, ко­гда те­бе есть мно­гое что ска­зать. А ес­ли го­во­ришь, то о чем? Твои сло­ва – это: «сми­ре­ние», «по­слу­ша­ние», «лю­бовь к Бо­гу», «жерт­ва», «по­ла­га­юсь на Бо­га», «вве­ряю се­бя Ему», «успо­ка­и­ва­юсь». Ты, как го­во­рят свя­тые, по­до­бен ша­ру, ко­то­рый, ко­гда его ка­тишь по по­верх­но­сти, по зем­ле, ка­тит­ся в лю­бом на­прав­ле­нии. У не­го нет уг­лов, ко­то­рые мог­ли бы ему по­ме­шать. Ку­да его ка­тят, ту­да он и ка­тит­ся. Ты то­же на­учил­ся это­му и по­до­бен ша­ру в ру­ках Бо­жи­их. И Гос­подь ка­тит те­бя ту­да, ку­да за­хо­чет, а ты не со­про­тив­ля­ешь­ся. Ты слов­но осен­ний ли­сто­чек, упав­ший на двор. Ве­тер взме­та­ет су­хие ли­стья, и ты ви­дишь, как они пе­ре­ка­ты­ва­ют­ся так-так-так, пе­ре­во­ра­чи­ва­ют­ся, пе­ре­во­ра­чи­ва­ют­ся и где-то оста­нав­ли­ва­ют­ся. И по­том сно­ва по­рыв вет­ра их под­ни­ма­ет и не­сет даль­ше. Эти ли­сточ­ки не име­ют ни­ка­ких при­тя­за­ний, не идут на­пе­ре­кор ды­ха­нию Бо­жию, ду­но­ве­нию это­го ве­тер­ка.

Мо­на­хи имен­но так жи­вут. Хо­ро­шие мо­на­хи. А ес­ли кто-то под­ви­зать­ся не хо­чет, он и в мо­на­сты­ре мо­жет быть на­по­ри­стым и тре­бо­вать: «Нет, я хо­чу то-то» или ид­ти об­ход­ным пу­тем, что­бы до­стичь сво­ей це­ли. Но сей­час мы го­во­рим о че­ло­ве­ке, ко­то­рый под­ви­зать­ся хо­чет. И – я не об­ма­ны­ваю те­бя – ли­цо это­го че­ло­ве­ка со­вер­шен­но без­мя­теж­но. Мне бы вся­кий раз не хва­та­ло та­ко­го ду­шев­но­го рав­но­ве­сия. По­это­му ме­ня оно вос­хи­ща­ет. Я то­же хо­тел бы ре­а­ги­ро­вать, как он, ко­гда что-то от­ме­ня­ет­ся в мо­ей жиз­ни. Ведь ес­ли ты что-то де­ла­ешь для Бо­га, то при­леп­ля­ешь­ся не к то­му, что ты де­ла­ешь, но к то­му, «дру­го­му» (по­слу­ша­нию. – А.Н.), о чем мы ска­за­ли… Ес­ли Ты хо­чешь, что­бы я от­пра­вил­ся в мис­сию, то я от­прав­люсь ра­ди Те­бя. Моя ра­дость – это не мис­сия ра­ди мис­сии, но мис­сия ра­ди то­го, что Ты это­го хо­чешь. Че­рез мис­сию я яв­ляю свою лю­бовь к Те­бе. Но ес­ли я знаю, что Ты хо­чешь, что­бы я лю­бил Те­бя че­рез воз­вра­ще­ние, что­бы я сел в са­мо­лет (ска­зал мне тот мо­нах, ко­то­рый со­брал свои по­жит­ки, свои ве­щи и вер­нул­ся), то я ста­ну лю­бить Те­бя так! По­то­му что для ме­ня глав­ное – лю­бить Те­бя не­за­ви­си­мо от то­го, как Те­бя лю­бить!..

Пом­ню, од­на­жды я по­ехал про­во­дить бе­се­ду, и про­изо­шла на­клад­ка (лю­дей не про­ин­фор­ми­ро­ва­ли). От­вет­ствен­ные всё ор­га­ни­зо­ва­ли, а со­об­щить на­ро­ду о да­те встре­чи за­бы­ли. Я ехал ту­да и до­ро­гой ра­до­вал­ся – я не знаю, то ли я ра­до­вал­ся от то­го, что бу­ду го­во­рить о Хри­сте, то ли от то­го, что бу­ду вы­сту­пать. Это две раз­ные ве­щи. Од­но – ко­гда ты идешь что-то де­лать имен­но во сла­ву Бо­жию, а дру­гое – по­то­му что те­бе при­но­сит удо­вле­тво­ре­ние то, что ты де­ла­ешь. И вот я еду на эту бе­се­ду. При­хо­жу в услов­лен­ное ме­сто, а там ни­ко­го нет! И успо­ка­и­ваю се­бя: по­дой­дут. И вот по­яв­ля­ет­ся свя­щен­ник и го­во­рит:

– От­че, ни­кто не при­дет. Про­сти ме­ня, мы ни­ко­го не пре­ду­пре­ди­ли.

Я спу­стил­ся с не­ба на зем­лю… и го­во­рю (про се­бя): «С ва­ми всё в по­ряд­ке? И что это во­об­ще та­кое! Я про­де­лал длин­ный путь, что­бы про­ве­сти эту бе­се­ду, а на нее ни­ко­го не при­гла­си­ли!» Внеш­не я, ко­неч­но, улы­бал­ся и успо­ка­и­вал его:

– Ни­че­го страш­но­го, не пе­ре­жи­вай­те! Что те­перь по­де­ла­ешь! Про­изо­шла ошиб­ка.

Внут­ри же был весь­ма раз­дра­жен… А ес­ли бы я в са­мом де­ле лю­бил Бо­га и толь­ко Его, то дол­жен был бы по­ду­мать: «Гос­по­ди, Ты так за­хо­тел, так и слу­чи­лось».

Вот и еще од­на под­лин­ная при­чи­на слу­чив­ше­го­ся: Бог хо­тел убе­речь тех лю­дей от мо­их слов, пол­ных эго­из­ма, се­бя­лю­бия и са­мо­лю­бо­ва­ния. Луч­ше ве­чер про­ве­сти в ти­ши­не, чем слу­шать про­по­ве­ди не­сми­рен­но­го про­по­вед­ни­ка. Так я дол­жен был бы ска­зать се­бе, а не осуж­дать те­бя. Ведь это так и есть на са­мом де­ле, но то­гда мне это да­же не при­шло в го­ло­ву. Вот о чем ме­ня за­ста­вил за­ду­мать­ся тот мо­нах, су­мев­ший от­ка­зать­ся от сво­е­го устрем­ле­ния.

Ис­кал на Омо­нии – на­шел на Афо­не

Доб­рый при­мер мне по­ка­за­ли и дру­гие мо­на­хи. Сми­рен­ные. На Свя­той Го­ре есть боль­шое сми­ре­ние, до­ро­гой мой, это прав­да. Я ча­са­ми ду­маю об от­цах-свя­то­гор­цах и при­хо­жу в ве­ли­чай­шее уми­ле­ние толь­ко от то­го, что су­ще­ству­ют эти фи­гу­ры, за­ку­тан­ные в чер­ное, и ты да­же не зна­ешь точ­но, кто из них кто. Ты ви­дишь чер­ный си­лу­эт, про­хо­дя­щий ря­дом с то­бой, и не зна­ешь, кто он. И ему не­важ­но, что­бы ты это знал. Он че­ло­век, ко­то­рый лю­бит Хри­ста. И боль­ше ни­че­го. Он че­ло­век, ко­то­рый от­сы­ла­ет те­бя ко Хри­сту и по­ка­зы­ва­ет те­бе Хри­ста. И боль­ше ни­че­го. За­чем те­бе знать, кто он? Как ме­ня зо­вут, от­ку­да я ро­дом, сколь­ко мне лет, на ко­го я учил­ся… Пусть те­бя не ин­те­ре­су­ет ни­че­го из это­го. Я жи­ву ра­ди Хри­ста! Ес­ли ты хо­чешь знать что-то обо мне, знай од­но: я мо­люсь…

Один мо­нах го­во­рит: «Ес­ли ты хо­чешь что-то узнать обо мне, знай од­но: ес­ли сей­час ты от­кро­ешь мое серд­це, там зо­ло­ты­ми бук­ва­ми на­чер­та­но имя Гос­по­да Иису­са Хри­ста! Знай это! Боль­ше ни­че­го я не хо­чу, что­бы ты знал обо мне. Ни­че­го дру­го­го».

Это хо­ро­ший мне урок! Он до­хо­дит до са­мо­го серд­ца! Об­ра­зы сми­рен­ные, ли­ца бла­го­сло­вен­ные, бла­го­дат­ные, свя­тые, пре­крас­ные, как то­го же­ла­ет Бог!

Один раз, ко­гда мы си­де­ли и ели за сто­ли­ком, я взгля­нул на­про­тив се­бя. Там сто­ял еще один сто­лик для ра­бо­чих-ми­рян, ко­то­рые тру­дят­ся в мо­на­сты­ре. За ним я при­ме­тил од­но­го, в та­кой ша­поч­ке, ка­кие но­сят мо­ло­дые лю­ди, ка­та­ясь на гор­ных лы­жах. Этот юно­ша смот­рел на ме­ня. Но по­сколь­ку он был в ша­поч­ке, то я не мог точ­но раз­гля­деть чер­ты его ли­ца и так и не по­нял, кто он. А он всё смот­рел на ме­ня…

Ка­кое-то вре­мя на­зад в вос­кре­се­ние (про­шло уже мно­го – где-то око­ло ше­сти – ме­ся­цев с той по­ры) я встре­тил в церк­ви од­ну ма­му, мою зна­ко­мую.

– Как по­жи­ва­ет ваш сын? Я дав­но – уже не­сколь­ко лет – его не ви­дел.

Мать раз­ры­да­лась:

– Раз­ве вы ни­че­го не зна­е­те?

– А что я дол­жен знать?

– Мой сын под­сел.

– На что?

– На иг­лу.

– Да что вы го­во­ри­те! Не­уже­ли прав­да?..

Я знал это­го маль­чи­ка с ан­гель­ским, це­ло­муд­рен­ным ли­цом. Бла­го­сло­вен­ный от­рок, очень ра­дост­ное со­зда­ние.

– Оставь­те, от­че, для нас это на­сто­я­щая тра­ге­дия. Он сбил­ся с пу­ти.

И она опять пу­сти­лась в сле­зы...

Я то­же был по­тря­сен тем, что услы­шал. Я про­сто оста­вал­ся по­сле ли­тур­гии в хра­ме, что­бы по­здо­ро­вать­ся с не­ко­то­ры­ми из при­хо­жан пе­ред тем, как ухо­дить до­мой. Но этот раз­го­вор оше­ло­мил ме­ня.

Я го­во­рю:

– А где я мо­гу его най­ти? Я хо­чу по­зво­нить ему.

– Вы не смо­же­те най­ти его.

– Ска­жи­те мне, где он, и я пой­ду ту­да.

– Ну где ему быть, ба­тюш­ка! Шля­ет­ся по Омо­нии[2]!!! Там вы его най­де­те (ес­ли най­де­те).

– Он ста­нет со мной раз­го­ва­ри­вать?

– Я не знаю, пой­мет ли он вас, смо­жет ли, бу­дет ли его мозг не за­мут­нен в тот мо­мент.

Я встал и по­шел. Я ис­кал его там, на Омо­нии, где и рань­ше я ви­дел та­ких, как он, нар­ко­ма­нов, ко­то­рые па­да­ют пря­мо на тро­туар, при­ни­ма­ют до­зу, дей­ству­ю­щую в те­че­ние не­сколь­ких ча­сов, а они си­дят с оста­но­вив­шим­ся взгля­дом и т.п. И вот я хо­дил и ис­кал его по­всю­ду, обо­шел все за­ко­ул­ки, но не на­шел то­го, ко­го ис­кал. И я спра­ши­вал се­бя: что же те­перь с ним бу­дет? Я го­во­рил: «Бо­же мой, по­ми­луй это ди­тя». Ну как та­кое мог­ло слу­чить­ся?! Что­бы та­кой слав­ный юно­ша и втя­нул­ся в нар­ко­ти­ки! Как он мог сбить­ся с до­ро­ги! Я мо­лил­ся об этом юно­ше…

А те­перь на Свя­той Го­ре, в тра­пез­ной мо­на­сты­ря, где я обе­дал и раз­гля­ды­вал си­дя­щих на­про­тив ме­ня лю­дей (как я уже го­во­рил), на ме­ня смот­рел один че­ло­век. И ко­гда я вы­хо­дил из тра­пез­ной, он про­шел пе­ре­до мной. Он то­же не по­нял, кто я, но ко­гда он (тот, кто смот­рел на ме­ня) ока­зал­ся на близ­ком от ме­ня рас­сто­я­нии, я его узнал. Это был он! Тот юно­ша, ко­то­ро­го я не ви­дел уже шесть-семь лет, а в это вре­мя он увлек­ся нар­ко­ти­ка­ми. Я был по­тря­сен!.. Смот­рю на не­го, оста­нав­ли­ваю и го­во­рю: «Это ты?» Он вос­клик­нул: «От­че!» И да­вай ме­ня це­ло­вать. Он це­ло­вал ме­ня так, как це­ло­вал бы сво­е­го род­но­го от­ца, в ще­ку, а не так, как свя­щен­ни­ка, бла­го­го­вей­но. По­то­му что этим де­тям, им не­до­ста­ет неж­но­сти, люб­ви, теп­ла. Не то что бы это­го не бы­ло у не­го в се­мье, но та­ким под­рост­кам про­сто все­гда не­до­ста­ет люб­ви. И осо­бен­но те­перь, ко­гда они стра­да­ют. Он схва­тил ме­ня за ру­ку и не от­пус­кал ее. Его ру­ка дро­жа­ла, тряс­лась от… не знаю (это лю­ди с рас­ша­тан­ной нерв­ной си­сте­мой). У не­го бы­ла та­кая чув­стви­тель­ность, что его ру­ка дро­жа­ла, как у ста­рень­ко­го де­душ­ки. Я чув­ство­вал эту дрожь в сво­ей ру­ке, в сво­ей ла­до­ни, а он не от­пус­кал ме­ня.

Я спро­сил его:

– Как твои де­ла?

– А вы раз­ве не зна­е­те?

– Знаю и очень рад, что те­бя встре­тил. Ты для че­го сю­да при­е­хал?

– Я при­е­хал сю­да и здесь ищу по­мо­щи у Бо­жи­ей Ма­те­ри. Я мо­люсь, хо­жу на служ­бы, не­мно­го по­мо­гаю де­лать раз­ные ра­бо­ты в мо­на­сты­ре, что­бы очи­стить свой ор­га­низм, успо­ко­ить­ся и пе­ре­жить то, что со мной слу­чи­лось. Ино­гда я еду в го­род, но то­гда сно­ва втя­ги­ва­юсь, воз­вра­ща­юсь к преж­ней жиз­ни, па­даю, встаю…

– Зна­ешь, что я ска­жу те­бе? Бог, Бо­жия Ма­терь не оста­вят те­бя. У те­бя, как у каж­до­го че­ло­ве­ка, есть свой путь в жиз­ни. Не разо­ча­ро­вы­вай­ся. Не от­ча­и­вай­ся. Де­лай то, что мо­жешь. И еще раз хо­чу те­бе ска­зать: я рад, что встре­тил те­бя здесь. Я ис­кал те­бя, зна­ешь где? На Омо­нии. И те­перь я рад, что ты на­хо­дишь­ся в объ­я­ти­ях Бо­го­ро­ди­цы, здесь, в Ее са­ду!

Он рас­тро­гал­ся и спро­сил:

– Во сколь­ко от­хо­дит ваш ко­рабль?

– Сей­час уже от­хо­дит, в 10:20.

– Мы еще уви­дим­ся, я при­ду про­во­дить.

И он при­шел, что­бы про­ве­сти со мной по­след­ние де­сять ми­нут, что­бы ска­зать мне о том, о чем он не мог ска­зать все эти го­ды… что­бы на­го­во­рить­ся за всё это вре­мя, что мы не ви­де­лись. Он по­бе­жал и при­нес мне фо­то­гра­фии сво­ей се­мьи, сво­их лю­би­мых лю­дей. Мы тро­га­тель­но бе­се­до­ва­ли. Он смот­рел на ме­ня, про­сил ме­ня мо­лить­ся. Он це­ло­вал мою ру­ку, пы­та­ясь жад­но ощу­тить теп­ло, и лю­бовь, и неж­ность (и оте­че­скую, и ма­те­рин­скую од­но­вре­мен­но) – все­го это­го так не­до­ста­ва­ло это­му юно­ше. И я го­во­рил: «Хри­сте мой, ка­кое чу­до!»

И я хо­тел по­звать сю­да од­но­го те­ле­жур­на­ли­ста (не на­зы­ваю имен), г-на N, с ка­на­ла N, где не­пре­рыв­но по­ри­ца­ют, по­но­сят, об­ви­ня­ют Цер­ковь… по­звать его сю­да и ска­зать: «Возь­ми ин­тер­вью у это­го юно­ши!» При­ди сю­да и ска­жи ему то, что ты го­во­ришь всем, о Церк­ви и о мо­на­хах! По­че­му ты в са­мом де­ле так ве­дешь се­бя – по­но­сишь, не лю­бишь Цер­ковь? При­хо­ди сю­да и рас­ска­жи ему. Зна­ешь, что он ска­жет те­бе на это? Он ска­жет, что здесь я об­рел цель и смысл жиз­ни. И ес­ли бы я здесь не ока­зал­ся, то я бы по­гиб, по­кон­чил бы жизнь са­мо­убий­ством, со­шел бы с ума, дой­дя до край­не­го па­де­ния. Вот она, Свя­тая Го­ра, ми­сти­че­ская, со­кро­вен­ная. Вот оно, при­но­ше­ние тех, ко­го ты ни­ко­гда не услы­шишь на те­ле­ви­де­нии, на глав­ных ка­на­лах, в но­во­стях, по­то­му что – ты и сам об этом го­во­рил – это про­сто-на­про­сто не про­да­ет­ся. Но оно за­тра­ги­ва­ет че­ло­ве­ка за жи­вое, и то­гда он на­чи­на­ет ка­ять­ся, вы­клю­чит те­ле­ви­зор, и ты по­те­ря­ешь ра­бо­ту. Что ты то­гда ста­нешь де­лать? По­это­му ты и сам го­во­ришь: что­бы удер­жать ауди­то­рию и иметь вы­со­кие рей­тин­ги, на­до да­вать в эфир скан­да­лы, без­об­ра­зия, гре­хи, ха­ос. А пе­ре­до мной оправ­ды­ва­ешь­ся: «Так раз­ве это не про­ис­хо­дит на са­мом де­ле?» Про­ис­хо­дит, но ведь про­ис­хо­дит и хо­ро­шее! Есть и эти див­ные про­яв­ле­ния кра­со­ты, свя­то­сти, здо­ро­вья в бо­лез­ни, при­но­ше­ния в бес­си­лии. Люб­ви, го­ря­че­го объ­я­тия и по­це­луя, ко­гда один чув­ству­ет не­об­хо­ди­мость в том, что­бы дру­гой его об­нял и про­явил к не­му лю­бовь и неж­ность. По­че­му же об этом ты не рас­ска­зы­ва­ешь? А всё это есть на Свя­той Го­ре.

Эпи­лог

Вот та­кую Свя­тую Го­ру я по­лю­бил. Вот та­кая Свя­тая Го­ра тро­ну­ла мое серд­це, и я уехал пре­ис­пол­нен­ный сча­стьем, си­лой, уте­ше­ни­ем, уми­ле­ни­ем, по­ка­я­ни­ем. Но эта по­езд­ка по­ка­за­ла мне и мои про­бле­мы. Кто-то ска­зал: «Вся­кий раз, ко­гда я еду на Свя­тую Го­ру, то вы­но­шу для се­бя нечто осо­бое». Смот­ри, сколь­ко раз­ных ве­щей я рас­ска­зал те­бе сей­час, уви­дев это все­го за че­ты­ре-пять дней, про­ве­ден­ных на Афо­не. И ко­гда я до­брал­ся до аэро­пор­та, от­ку­да был мой рейс в Афи­ны (я на­шел де­ше­вый авиа­би­лет – я го­во­рю об этом, по­то­му что мно­гие сму­ща­ют­ся, ес­ли слы­шат, что ты воз­вра­щал­ся на са­мо­ле­те, они счи­та­ют, что ты от­да­ешь за би­лет сот­ни ев­ро, а на са­мом де­ле би­лет сто­ил все­го 35), ко мне по­до­шли нем­цы, се­мей­ная па­ра, с ко­ро­боч­кой, в ко­то­рой ле­жа­ли их об­ру­чаль­ные коль­ца, и об­ра­ти­лись ко мне по-не­мец­ки, я не всё по­нял.

– Мы хо­тим, – ска­за­ли они, – что­бы ты бла­го­сло­вил на­ши коль­ца.

Не­уже­ли они ви­де­ли, что я воз­вра­ща­юсь с Афо­на? Нет, они не зна­ли, что я воз­вра­ща­юсь с Афо­на, и я не знаю, по­че­му имен­но ко мне они по­до­шли в аэро­пор­ту.

Я по­ин­те­ре­со­вал­ся:

– Вы пра­во­слав­ные?

– Нет. А те­бя это сму­ща­ет? Мы хо­тим лишь по­лу­чить бла­го­сло­ве­ние. Раз­ве пло­хо, ес­ли ты бла­го­сло­вишь на­ши об­ру­чаль­ные коль­ца?

– Я бла­го­слов­лю вас.

И я бла­го­сло­вил коль­ца. Нем­цы с боль­шой лю­бо­вью про­сти­лись со мной. А я про се­бя ска­зал: «Смот­ри-ка. В бла­го­дат­ном на­стро­е­нии я воз­вра­ща­юсь со Свя­той Го­ры, при­хо­жу в аэро­порт и са­жусь в ожи­да­нии рей­са. Я хо­чу за­крыть­ся в се­бе са­мом и об­ду­мать все див­ные мо­мен­ты, ко­то­рые пе­ре­жил, а тут вне­зап­но кто-то, слов­но его что-то при­тя­ну­ло ко мне, под­хо­дит и про­сит бла­го­сло­ве­ния, го­во­рит: у нас 50-ле­тие свадь­бы и мы хо­тим, что­бы вы нас бла­го­сло­ви­ли». Толь­ко я вы­шел со Свя­той Го­ры, и тот­час при­шел ко мне не­кто ис­про­сить бла­го­сло­ве­ния. Я так это ощу­тил в сво­ей ду­ше: ес­ли ты на са­мом де­ле идешь к Бо­гу и да­же хо­тя бы со­всем не­мно­го к Не­му при­кос­нешь­ся, то по­том дру­гие, ко­гда ты воз­вра­ща­ешь­ся, хо­тят при­бли­зить­ся к те­бе, да­же ес­ли ты сам это­го не ищешь, к это­му не стре­мишь­ся. Всё про­ис­хо­дит толь­ко лишь по­то­му, что ты стал че­ло­ве­ком Бо­жи­им, хо­тя бы и не­мно­го.

По­том я сел в аэро­экс­пресс до Афин, что­бы ехать до­мой. Во­шел нар­ко­ман, ко­то­рый до­стал бу­ма­ги и стал рас­ска­зы­вать вся­кое, что он про­шел ре­а­би­ли­та­цию, что его по­ка­зы­ва­ли по та­ко­му-то ка­на­лу… и он хо­чет по­мо­щи. И я ска­зал се­бе: «Те­перь не мо­жет быть и ре­чи о том, что­бы я ему не по­дал!»

– Но, – по­се­то­вал кто-то, – он же эти день­ги спу­стит на нар­ко­ти­ки!

– Ну что ты та­кое го­во­ришь! Раз­ве Бог, Ко­то­рый да­ет ему жизнь, не зна­ет, что де­ла­ет?! Раз­ве мы все не нар­ко­ма­ны? Ты, ко­то­рый по сто ча­сов в день смот­ришь те­ле­ви­зор, раз­ве ты не нар­ко­ман? А кто же ты то­гда? Или ты, ко­то­рый по сто ча­сов бол­та­ешь по те­ле­фо­ну? Раз­ве это не нар­ко­тик для те­бя – твоя бол­тов­ня?.. А те­бя Бог на­ка­зы­ва­ет? Нет! Так по­че­му же я бу­ду на­ка­зы­вать это­го че­ло­ве­ка? И по­том, не­уже­ли ты ду­ма­ешь, что на те пол-ев­ро, ко­то­рые я по­дам ему, он пой­дет и ку­пит нар­ко­ти­ки? Нет, мой до­ро­гой. Я даю ему свою лю­бовь. Свя­щен­ник – это лю­бовь, это при­но­ше­ние. Я не мо­гу ни­че­го не дать ему, я не мо­гу поз­во­лить, что­бы он про­шел ми­мо ба­тюш­ки…

И я опу­стил ру­ку се­бе в кар­ман в по­ис­ках ме­ло­чи. 20, 30 цен­тов… и так на­брал 50–60 цен­тов и по­ло­жил ему в ла­донь. А он вме­сто то­го, что­бы уй­ти… пря­мо пе­ред все­ми людь­ми, в пе­ре­пол­нен­ном ва­го­не по­ез­да стал це­ло­вать мне ру­ку и не от­ры­вал от нее сво­их губ. На ви­ду у все­го на­ро­да. И все ви­де­ли нар­ко­ма­на, с рас­кры­ты­ми до­ку­мен­та­ми, ко­то­рый це­лу­ет ру­ку свя­щен­ни­ка, вер­нув­ше­го­ся со Свя­той Го­ры, че­го ни­кто, од­на­ко, не знал. Но это знал Бог, и Он по­до­шел к ду­ше Сво­е­го ча­да и ска­зал ему, что это греш­ный свя­щен­ник (Бог это зна­ет), но за ним кро­ет­ся бла­го­дать Хри­ста, Ко­то­рый есть Лю­бовь, в Ко­то­ром лишь Од­ном нуж­да­ют­ся лю­ди. И он нуж­да­ет­ся, и он по­лу­чил бла­го­сло­ве­ние от это­го греш­но­го свя­щен­ни­ка. И ни­ко­му боль­ше он ру­ку не це­ло­вал. И ни пе­ред кем дру­гим не оста­нав­ли­вал­ся, как оста­но­вил­ся пе­ред свя­щен­ством, пе­ред Цер­ко­вью, пе­ред Хри­стом, Ко­то­рый не­об­хо­дим всем лю­дям.

Вот это по­ка­за­ла мне Свя­тая Го­ра: ес­ли ты че­ло­век Бо­жий, то име­ешь мно­гое, что мо­жешь дать лю­дям (и да­же ко­гда ты про­сто си­дишь в ва­го­не мет­ро, и едешь на ра­бо­ту, и ни­че­го не де­ла­ешь). Важ­но са­мо по се­бе то, что ты есть, то, что ты ды­шишь. По­то­му что ды­ха­ние твое бла­го­уха­ет име­нем Хри­сто­вым. По­вто­ряй про­стую мо­лит­ву «Гос­по­ди Иису­се Хри­сте, по­ми­луй мя», си­дя в ва­го­не мет­ро на ли­нии Ма­ру­си-Пи­рей – и ни­че­го боль­ше не де­лай, толь­ко твер­ди мо­лит­ву. И это боль­шая по­мощь, боль­шое при­но­ше­ние, боль­шое пло­до­но­ше­ние. А дру­гие лю­ди пус­кай де­ла­ют то, что хо­тят. Один по­дой­дет, что­бы по­быть ря­дом с то­бой, дру­гой по­дой­дет по­го­во­рить, тре­тий ста­нет с то­бой спо­рить, что­бы по­смот­реть, как ты бу­дешь ре­а­ги­ро­вать, и ис­пы­тать те­бя, на­сто­я­щий ты хри­сти­а­нин или нет. Всё же как пре­крас­но, что мы с ва­ми хри­сти­а­не. Хри­стос – это ве­ли­кая цен­ность!

Я же­лаю вам Бо­жия бла­го­сло­ве­ния. Я же­лаю, что­бы бла­го­дать Бо­жи­ей Ма­те­ри, бла­го­дать всех от­цов-свя­то­гор­цев, свя­то­гор­ских свя­тых осе­ня­ла жизнь всех нас, и Бо­го­ро­ди­ца по­мог­ла всем по­нять, что Свя­тая Го­ра по­всю­ду (каж­дый дом, каж­дая ком­на­та мо­жет стать Свя­той Го­рой!), и глав­ное, что нам всем в ко­неч­ном ито­ге не­об­хо­ди­мо, – это Хри­стос, Бо­го­ро­ди­ца и свя­тые. И это уте­ше­ние да­ет нам Цер­ковь, теп­лое и на­сто­я­щее.

Ар­хи­манд­рит Ан­дрей (Ко­на­нос)
Пе­ре­ве­ла с но­во­гре­че­ско­го Алек­сандра Ни­кифорова

Источник: pravoslavie.ru