Первый в духовном космосе. Беседа с иеромонахом Симеоном (Томачинским) о творчестве Андрея Тарковского

В письме к П. Чаадаеву А.С. Пушкин писал «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя. Как литератора, меня раздражают, как человек с предрассудками, я оскорблен, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, как нам Бог ее дал». Эти же строки пушкинского письма звучат в фильме Андрея Тарковского «Зеркало», на них сконцентрирована идея фильма. А, может быть, и всего творчества Андрея Тарковского.

– Отец Симеон, можем ли мы говорить о том, что Андрей Тарковский приблизился к Православию именно постольку, поскольку он был русским человеком и болел за свой «дом»?

– Православие – вселенская религия, не только для русских, поэтому ее обретают люди разных национальностей и разных государств. Но, конечно, для России Православие имеет особое значение. Тарковский, как гениальный художник, чувствовал душу народа и ее христианские качества: любовь, открытость, смирение, жертвенность. И это отражено в его фильмах. А думы о России, переживания о ее судьбе – одна из сквозных тем его творчества.

– Творчество Андрея Тарковского в советское время для многих стало проповедью христианства. Какое влияние на вас лично оказали фильмы этого уникального режиссера?

– Для меня Тарковский значил очень много. Это был мой любимый режиссер, и к Церкви я во многом пришел благодаря его картинам – я бы поставил их рядом с романами Достоевского по значению в своих духовных поисках. Я смотрел и пересматривал его фильмы, может быть, не всё до конца понимая, но буквально впитывая как губка. Вот это непередаваемое ощущение Присутствия, наполненности бытия чем-то великим, значительным – сейчас я бы назвал благодатью. Помните, когда в его фильмах идет снег или дождь или течет ручей, время остановилось, звучит Бах, мы как завороженные созерцаем эти долгие неторопливые планы… Ничего как будто не происходит, действия нет, но именно в это время происходит что-то очень важное, в душе происходит, не в сюжете. Это и в «Солярисе», и в «Зеркале», и в «Ностальгии», конечно, да во всех его фильмах, по-моему. И что удивительно, когда я впервые в начале 1990-х приехал в Псково-Печерский монастырь, жил там около недели, то всем существом почувствовал: да вот он, Тарковский. Не то чтобы какие-то события похожие, хотя в «Андрее Рублеве» есть сцены из монастырской жизни, а вот это – чувство наполненности бытия Иным. А вот мальчик, как у Тарковского, кормит с руки птичек. Какое-то блаженное состояние, как будто в рай попал.

Со временем немного менялось у меня восприятие Тарковского – скажем, «Андрей Рублев», который был моим любимым фильмом, теперь местами вызывает вопросы. Когда-то это было откровением, а сейчас сцена несения креста и распятия, к примеру, мне кажется несколько искусственной, бутафорской. Или некоторые диалоги монахов – слишком книжные. А вот новелла о колоколе – просто шедевр.

– А какой сейчас ваш любимый фильм Тарковского?

– Трудно сказать. Когда-то это была «Ностальгия» или «Андрей Рублев», сейчас, наверное, «Зеркало». И «Солярис», безусловно. Что касается духовной жизни, то часто вспоминается «Сталкер» – действительно, как по минному полю идешь, не знаешь, что ждет за поворотом.

– Отец Симеон, вы, как человек духовно опытный, наверняка можете сказать о том, насколько религиозность преобладала в творчестве Андрея Тарковского. Или же он был просто человеком, обладавшим философскими знаниями?

– Меня трудно назвать духовно опытным, всё же это относится к людям другого возраста и степени интенсивности духовной жизни. Но, конечно, Тарковский был духовно чутким человеком. Душа вообще по природе христианка, как известно, а уж в случае гениального художника это вдвойне верно. Тем более если вспомнить замечательные стихи его отца, Арсения Тарковского – некоторые из них звучат в картинах сына… Конечно, Андрей Тарковский был верующим человеком, поэтому я был счастлив в прошлом году оказаться на его могиле, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, где мы молились за упокой его души. Там замечательный памятник, крест и символическая лестница к нему, надпись «Человеку, который увидел ангела». На том же кладбище – весь цвет русской культуры: Бунин, Зайцев, Бенуа, Зеньковский и многие другие. Так что получился своего рода «римэйк» к финалу «Ностальгии», где под романскими сводами звучат русские напевы.

– Можно ли считать, что в каждом фильме А. Тарковского дается интерпретация евангельских истин: нестяжательства, заботы о ближнем, покаяния, жертвенности?

– Мне кажется, главные ценности его картин – совестливость, ответственность друг за друга, особенно за тех, «кого мы приручили». Это, наверное, сквозная тема – она и в «Солярисе», где центральный образ – возвращение блудного сына, покаяние, и в «Зеркале», и в «Сталкере» – да везде. Ну, и конечно, традиционные духовные поиски русского человека, для которого «главное – мысль разрешить», а всё остальное второстепенно.

– Я ознакомилась с вашей беседой о творчестве Андрея Тарковского с иеромонахом Феодором (Ильиным). Он рассуждает так: «Многие люди в искусстве считают, что ищут Истину. Но если в результате этого поиска они не приходят в Церковь, то это значит, что они ищут не Истину, а что-то другое». А.С. Пушкин не был человеком церковным, но, тем не менее, Церковь обращается к его трудам, чтобы через них объяснить нам нравственные законы. Думаю, что и написанное А. Тарковским – о предназначении кинематографа или его дневниковые записи – не противоречит Православию.

– Конечно, не противоречит. Приведенное вами суждение мне представляется несколько категоричным: все-таки «прийти в Церковь» в советское время было не так просто, да и зафиксировать такой «приход» не всегда возможно. А то, что Тарковский искал Истину и Бога, это несомненно; через его творчество миллионы людей продолжают этот поиск и задумываются о смысле своего бытия, о своей ответственности друг за друга.

– Можно ли через кинематограф проповедовать Евангелие?

Если человек живет Евангельскими ценностями, то это обязательно отразится в его творчестве

– Художественная проповедь всё же иного рода, нежели слово с амвона. Она не может быть чистым назиданием или нравоучением: невозможно вложить «правильные мысли» в свое произведение, у искусства свои законы. Всё равно «от избытка сердца уста глаголют» – что есть в душе у художника, тем дышит и его творение. Если человек живет Евангельскими ценностями, то это обязательно отразится в его творчестве (правда, это совсем не значит, что его произведения будут гениальными). Это верно и в отношении кинематографа. В творчестве всегда, конечно, остается некая тайна, но чем режиссер живет, тем будут проникнуты и его картины.

– Почему творчество Тарковского недосягаемо западной режиссуре?

– Я бы не согласился со столь категоричным утверждением. Возьмем, к примеру, Акиру Куросаву – все его творчество проповедует высокие нравственные идеалы, я бы даже сказал – христианские ценности (хотя он, кажется, не был христианином). Причем неважно, что это: криминальная драма, историческая сага или экранизация классики. Я не встречал более глубокого прочтения, скажем, «Идиота» Достоевского или «Короля Лира» Шекспира, чем у Куросавы. Есть и другие выдающиеся западные режиссеры: Терренс Малик, братья Коэны, Джим Джармуш или, скажем, турецкий режиссер Нури Бильге Джейлан, его «Однажды в Анатолии» – просто шедевр. Просто у каждого режиссера свой язык.

– Каково значение Андрея Тарковского для России и мира?

– Тарковский – наш Гагарин в кино. Конечно, что-то было до него, многое было и будет после, но он совершил прорыв в метафизику, открыл совершенно новый мир и сотворил новый язык, поэтому теперь каждый режиссер, в первую очередь в России, но и во всем мире, творит, имея в виду наследие Тарковского, опираясь на его «художественные открытия». Можно сто тысяч раз облететь вокруг Земли, добраться до Марса и до Венеры, но Тарковский останется первым, кто вышел в духовный космос.

С иеромонахом Симеоном (Томачинским)
беседовала Ирина Ушакова

Источник: www.pravoslavie.ru