К 5-летию интронизации Святейшего Патриарха Кирилла

Пять лет назад, 1 февраля 2009 года состоялась интронизация Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла.

Будучи человеком скромным, Патриарх не очень много говорит о себе и своей жиз­ни, хотя ему, безусловно, есть что сказать. К настоящему времени Святейший не написал воспоминаний или мемуаров. Коллектив журнала «Фома» собрал в единый материал те моменты из различных интервью Патриарха, в которых он рассказывает о своей жизни, радостях и трудностях служения.

* * *

Отец мой, главный механик оборонного предприятия в Ленинграде, вырос глубоко верующим человеком. До войны он был репрессирован, тоже был исповедником, сидел на Колыме, потом строил укрепления во время обороны Ленинграда. В годы войны был военпредом на Горьковском заводе и принимал танки Т-34 перед их отправкой на фронт. Уже после войны, в 1947 году пришел к митрополиту Ленинградскому и попросил благословения на иерейское служение, стал священником. Мама была учительницей немецкого языка в средней школе.

Видя пример деда и отца, я в детстве рос в убеждении, что и мне предстоит пострадать за веру, готовил себя к этой судьбе. Я не был пионером, не вступал в комсомол, больше всего боялся стать соглашателем. Но не стал и диссидентом. Прежде всего потому, что всегда любил свою страну и свой народ. И в советское время я считал, что нельзя делать ничего такого, что могло бы повредить единству народа и пагубно отразиться на судьбе страны.

* * *

У папы и мамы было трое детей – старший, Николай, я и младшая сестра, Елена. Все мы встали на путь служения Церкви. Отец наш был книголюбом. Мы жили очень скромно, в коммунальной квартире, но папа сумел собрать прекрасную библиотеку. Она насчитывала более трех тысяч томов. В юности я прочитал то, что большинству наших сограждан стало доступным только уже в период перестройки и в советское время. И Бердяева, и Булгакова, и Франка, и замечательные творения нашей русской религиозной и философской мысли начала XX века. И даже парижские издания…

* * *

Я учился и неплохо – в передовой школе. По всем статьям должен был стать пионером. Но не считал это возможным. Помню, меня пригласила для разговора директор школы. А я сказал ей: «Если Вы согласны с тем, чтобы я в галстуке ходил в Церковь, то готов его повязать». Она, конечно, ответила: «Нет». Можно себе представить ситуацию – тысяча детей в школе, и один мальчик без галстука. Я все время находился в состоянии постоянной готовности ответить – почему этого не сделал...

* * *

Уже в 15 лет у меня были четкие убеждения и представление о будущем. В этом возрасте я ушел из дома и стал жить самостоятельно. Но ушел не потому, что было что-то не так. Я не мог, чтобы родители все время заботились обо мне материально. Испросив у них благословение, я поступил работать в Ленинградскую комплексную геологическую экспедицию.

* * *

Помню, был троллейбус № 1, который шел по всему Невскому проспекту. Никогда не забуду этого момента – я ехал и отсчитывал эти остановки. С трепетом священным вошел я тогда в здание духовной семинарии на Водном канале. Здесь тогда размещалась епархия. Владыка Никодим ютился в маленьких комнатках. Войдя в кабинет и увидев его, я очень поразился. Было впечатление, что он меня уже давно-давно знает. А я как будто с другом встретился. Помню этот пронзительно-проницательный взгляд. Передо мной был очень сильный человек, с невероятной силой воли и ума. Поскольку я хотел вначале пойти учиться в университет, то спросил его: «Как мне поступить, Владыка?» Он задумался и сказал: «Знаешь, я бы тебе не рекомендовал. Физиков очень много в нашей стране, священников мало. Поступай прямо в семинарию». Никогда-никогда я не жалел о том, что послушался.

* * *

…Один очень мудрый ленинградский священник, Царствие ему Небесное, отец Евгений Амбарцумов, который преподавал у нас в духовной академии, узнав, что я подал прошение о монашестве, сказал мне:

– Володя, ты отдаешь себе отчет, что ты сделал?

– Да, но не до конца.

– Ты же решил судьбу не только за себя, двадцатидвухлетнего мальчика. Ты сказал «да» и за тридцати-, и сорока-, и пятидесятилетнего мужчину. И за шестидесятилетнего, и семидесятилетнего старика. Ты за всех за них сказал «да». А не может получиться так, что вот этот семидесяти-, шестидесятипятилетний будет потом плеваться на тебя?

– Не знаю. На это у меня нет ответа.

Тогда я отдал себя в руки Божьи. Как бы проведя черту, сказал себе: «27 марта 1969 года – это тот день, когда я должен решить. Если к этому времени не женюсь, принимаю монашество». Получилось так, что не женился – и принял монашество. Конечно, человек остается человеком, но все зависит от стиля жизни. Владыка Никодим меня учил: «Ты никогда не справишься со своими проблемами, если у тебя будет много свободного времени. Сделай так, чтобы у тебя его никогда не было». У самого Владыки не было, и у меня с тех пор свободного времени нет...

* * *

Я был ректором ленинградской духовной академии и семинарии 10 лет. А перевели в Смоленск в один день. Это, конечно, была отставка. Кстати, первый человек, который меня правильно настроил, был Святейший Патриарх Алексий, бывший тогда управделами. Когда я приехал к нему, Святейший сказал слова, которые я до сих пор помню: «Владыка, никто из нас не может понять, почему это произошло. С точки зрения человеческой логики этого не должно было быть, но это произошло. И только потом мы узнаем, зачем все это нужно было». Сейчас из архивных источников стало известно, что инициаторами моего внезапного перевода из Ленинграда в Смоленск были светские власти.

В Смоленске, в соборе, особенно возле чудотворного образа Одигитрии я многое понял. Все мое существо охватил тогда какой-то духовный трепет. Я подумал: Господь меня привел сюда совсем не случайно. Я вспомнил, как в детстве стоял перед чудотворным образом Смоленской иконы Божией Матери – на левом клиросе храма Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище в Ленинграде… Тогда у этой иконы я обратил свои первые молитвы к Богу. Рядом стояла мама. Помню отца, совершающего Литургию...

* * *

Я как-то затрудняюсь вспомнить, когда у меня был выходной день. Даже если день не присутственный, то есть мне не обязательно ехать для того, чтобы встретиться с людьми, я работаю с документами, которые накапливаются иногда в таком огромном количестве, что мне приходится прочитывать до трехсот страниц текста в день. А если к этим тремстам страницам вы добавите телефонные звонки, встречи с людьми, поездки, то вот и получается примерный средний объем работы Патриарха. Поэтому отдыха не получается. Я говорю об этом не со скрытой надеждой или уверенностью, что люди скажут: «вот какой Патриарх! какой он трудолюбивый, какой умница, сколько работает, как много читает!» – я хотел бы сказать, что, может быть, Патриарх не умеет управлять своим временем. Я стараюсь ввести какой-то порядок в свою работу, потому что без отдыха человек работать не может – так Господь нас создал. Седьмой день был создан как день отдыха для поддержания качества человеческой жизни. Поэтому я очень надеюсь, что сумею, опираясь в том числе на своих помощников, организовать свое рабочее время.

* * *

Дед прошел 47 тюрем и 7 ссылок. В последние, уже послевоенные годы, не был в заключении, но скрывался от властей, потому что ему запрещено было проживание в целом ряде мест. Он, как сказали бы сегодня, фактически бомжевал. Иногда находился в Москве, в других городах, спал в каких-то подвалах, в кочегарках – вот так жил. И только уже в конце 40-х годов его положение было легализовано, и он впервые смог приехать к нам в Ленинград. Мы с мамой встречали его на Московском вокзале. Я хорошо помню эту сцену: вышел из вагона сухощавый пожилой человек, мне даже показалось, старичок, с огромным черным фанерным чемоданом, и мама подбежала к нему: «Папа, папа! Мы сейчас возьмем носильщика». А он возмутился: «Какого еще носильщика?» – «Ну как, чтобы помочь чемодан нести…» Дед улыбнулся, снял ремень, перевязал им чемодан, взвалил на плечи, и мы пошли. Эту встречу я хорошо запомнил.

* * *

Одиночество, видимо, – это то, что реально до конца дней будет сопутствовать мне как Патриарху. Оно сопутствовало и всем моим предшественникам. Может быть, то, что я сейчас скажу, – это очень личное, но я хочу, чтоб Вы меня правильно поняли: у Патриарха не может быть друзей, у него паства. А вот дружба в обычном, бытовом смысле слова, я думаю, практически невозможна.

Все силы Патриарха уходят на то, чтобы быть пастырем для всех. Дружба предполагает избранный круг людей, неких любимчиков, тех, кто поближе к Патриарху, чем другие. Патриарх должен быть открыт для всех. Мне кажется, что все силы Патриарха должны уходить на пастырскую любовь к людям, и если это так, то ни на что другое никаких сил уже не остается.

Источник: www.foma.ru